Алексей Малашенко: Радикалом быть нормально. Каждый умный человек — радикал
Алексей Малашенко — московский востоковед, исламовед и политолог, доктор исторических наук и профессор. Первую книгу о мусульманах Алжира он написал в конце 70-х годов, с тех пор занимается изучением ислама в России и в мире. В Томск Алексей Малашенко прилетел для участия в Межрелигиозном диалоге, который проходит на факультете исторических и политических наук Томского государственного университета. Перед выступлением профессор нашел время, чтобы поговорить с редакцией ТВ2 об отличиях советского и постсоветского ислама, стремлении мусульман к созданию собственного государства и радикальном мышлении.
— Вы изучаете ислам с 70-х годов. Насколько изменилась умма за это время в России и странах СНГ?
— Я изучал арабские страны, а в 80-е годы предложил заниматься исламом в СССР. Но даже в середине 80-х официальная позиция была такая, что нам это не нужно. Религия, мол, отмирает, и не нужно ей заниматься. Так что советский и постсоветский ислам я изучал неформально. Не скажу, что подпольно, но почти. Командировки организовывал сам и оплачивал их за свой счет. Потом дело пошло на лад, ислам начали изучать в России и постсоветском пространстве.
Как ислам изменился? Совсем изменился, я бы сказал, и по разным направлениям. Изменения начались в конце 80-х годов. Этому процессу есть несколько названий: реисламизация, легитимизация ислама и исламский ренессанс. Ислам в СССР не умирал, но значение его было невелико. Он не ощущался в общественной жизни и тем более не мог претендовать на политическую роль. Это была типичная традиционная религия, находившаяся в тени.
СССР с точки зрения ислама можно разделить на три части. Это Российская Федерация, Северный Кавказ и Центральная Азия. Гонения в РФ на ислам были такие же, как и на православие, жесточайшие меры принимались по всему Поволжью. То, что ислам сохранялся на Кавказе, все прекрасно знали, но закрывали на это глаза. Было известно, что в тайниках там хранятся священные книги на арабском языке и существуют неофициальные исламские школы. Традиция передавалась. Особенно это было характерно для Дагестана, который и сегодня остается самой исламизированной республикой. На соседних территориях происходили схожие вещи, но менее выраженные. В целом Кавказ признавали особой территорией: да, надо давить ислам, но нельзя перегибать палку.
В Центральной Азии можно выделить Казахстан и Кыргызстан, где ислама и тогда было поменьше, и сейчас поменьше. Про сильный ислам в Узбекистане, Таджикистане и Туркменистане знали все.Там были гробницы святых, повсюду действовали мечети и имамы — в общем, шла полноценная религиозная жизнь, которую почти и не скрывали.
Знаю любопытную историю: прилетел в Узбекистан московский арабист, зашел в клуб, а там сидят старики и читают Коран. Арабист спросил у директора клуба, что происходит, а директор ему ответил: «Это наши ветераны изучают историю Великой Отечественной войны». Все прекрасно понимали, что происходит на самом деле, но терпели.
Мечетей в СССР не хватало, а медресе на весь Союз была только одна — в Бухаре. В 1990-е годы ислам узаконили, и началось настоящее возрождение ислама. Начали строиться мечети и мусульманские училища, появились имамы. Мы называли происходящее «исламским всплеском» или «исламским взрывом». Наши коллеги в Центральной Азии тогда говорили: «Да какой у нас ислам. Тут не Египет и не Сирия, мы все бывшие коммунисты». Сирию и Египет не получили, конечно. Но все те процессы, которые происходили во всей мировой мусульманской умме, шли и в Центральной Азии. Была гражданская война в Таджикистане, было проникновение идей с Ближнего Востока и Афганистана. Были мусульманские движения и партии, которые есть и сейчас. В Таджикистане, например, была оппозиционная «Партия исламского возрождения Таджикистана». Члены ее участвовали в выборах и даже какие-то места занимали. Если бы власти их так не давили, процентов 40 голосов они легко могли собрать.
Можно сказать, что сейчас Центральная Азия — мусульманская территория. Продолжается процесс реисламизации и идет поиск религиозной идентичности. Сейчас на вопрос «Кто ты?» жители Северного Кавказа в первую очередь отвечают: «Я — мусульманин». То же самое среди жителей Таджикистана, Узбекистана и Туркменистана, хотя это национальные государства. Это не выражается публично, там нет и в ближайшее время не будет никакой «исламской революции». Но тренд на то, чтобы относить себя к мировой исламской умме в полтора миллиарда человек, существует.
— Откуда этот тренд взялся?
— Одна из причин, может быть, не самых главных — желание ощущать величие. В СССР было ощущение великой державы. Но сейчас для кавказцев Россия уже не самое великое, что может быть. Про Азербайджан и Центральную Азию я вообще молчу. Мусульманином, членом мировой уммы в 1,5 миллиарда человек, быть комфортней, чем таджиком. Это не во всех опросах проговаривается, тем более что у таджиков их вообще не бывает. Но поверьте мне, это так.
— А в России подобные тенденции есть?
— Исламское возрождение в России началось с празднования тысячелетия крещения Руси. «Им можно, а нам нет?» — такая была логика. Движение начал поднимать верховный муфтий России Талгат Таджуддин, центрами подъема стали Казань, Уфа и Москва. Ислам был тесно связан с национальной идентичностью. «Я не только татарин, я еще и мусульманин», — так это звучало. Восстановилась религиозная идентичность, которая, в отличие от Центральной Азии и Северного Кавказа, нарушалась. Вообще, татары — это малый великий народ, как евреи и армяне. Несмотря на то что с 1552 года Татарстан находится в христианском окружении, они сохранили религиозную идентичность.
Большое влияние на процессы в России оказывает миграция. Мигранты привносят много нового, особенно молодые. Мне, например, мигранты-строители дом переделывали недавно. И если раньше они приезжали и спокойно пили водочку, то теперь молятся по пятницам. Многие пишут об исламизации России и Европы — это ерунда, на которой спекулируют. Но мусульманская идентичность будет проявляться все ярче, и нам нужно учиться с этим жить, налаживать диалог.
Сейчас москвичи на предложение о постройке мечети реагируют протестами. В микрорайоне, где я жил, после такого предложения протестовать вышли две тысячи человек. Коммунисты, для сравнения, за две недели на свой митинг собрали человек 200-300. Вот вам пример диалога. И я считаю, что это нормальная ситуация, после двух чеченских войн она могла быть гораздо хуже. По крайней мере, физического столкновения у нас нет и быть не может.
— Можно ли сказать, что в России есть противостояние мусульманской и христианской цивилизаций?
— Нет, это не противостояние. Я называю это межцивилизационным трением. Число мусульман растет, и выглядят они все ярче, поэтому трение нарастает. Но посмотрите, в Москве повсюду есть заведение «Чайхана». Когда оно только открылось, некоторые были недовольны названием. Как так, мол, в Москве, а «Чайхана». Сейчас все привыкли и довольны. И это тоже форма диалога. А «Чайхану», между прочим, русский парень по имени Алексей открыл.
В России, кстати, идет продвижение ислама на восток. Понятно, что мусульмане есть в Омске, Томске и Тюмени. Но ислам возникает и на Дальнем Востоке. Там появились мечети и очень серьезная публика, в том числе мигрантская. Помню, поймали какого-то среднеазиата, который с Дальнего Востока пробрался в ИГИЛ (запрещенная в России организация — прим. редакции), чтобы там воевать. ИГИЛ тоже никто не мог предсказать, даже за несколько лет до его появления. Против ИГИЛ боролось несколько государств, но они все еще живы.
Говорят, что мусульманское государство как образ существует в головах многих представителей мировой уммы. А почему бы и нет? Запад — это плохо, коммунизм — это плохо, а вот ислам — хорошо. Первое исламское государство ведь в VII веке было, и основал его пророк Мухаммед. Зачем тогда Карлу Марксу верить? Мусульманское государство — это тренд, который будет постоянно повторяться в разных вариантах. И исламизм, которого многие так боятся — это нормальное явление. Мусульмане ищут исламскую альтернативу всему остальному. И имеют на это право. Жить по шариату невозможно, но люди хотят. Дают разные интерпретации и верят, жертвуют за это жизнью. Тот же Бен-Ладен очень богатый человек. Зачем тогда ему бегать по Афганистану босиком и стирать портки в суданской казарме? Фанатик!
— ИГИЛ можно назвать крайним проявлением политического ислама?
— Конкретно государство, которое было в Сирии — крайнее проявление исламского радикализма. Но есть еще идея мусульманского государства. Мусульмане не знают, как строить это государство, но хотят его строить и готовы для этого договариваться. Нужно принимать это желание как данность, и бороться с ним ни в коем случае не стоит.
— Откуда это желание строить мусульманское государство?
— От комплекса неполноценности. Мусульмане считают ислам самой совершенной религией. Но политически, экономически и культурно мусульмане проиграли — как же так? Подражать они не могут, поэтому хотят вернуться к истокам. Туда, где все было хорошо. И приспособить под истоки компьютер и другие современные вещи.
Радикалом быть нормально. Каждый умный человек — радикал. Если бы не было радикалов, не было бы и таблицы Менделеева, ни Ленина, ни Иисуса Христа. Экстремисты — совсем другое дело. Это мстители, нацеленные на разрушение. Радикалы стремятся к радикальному созиданию, очень противному временами, но они хотят строить. Состоящие в ИГИЛ экстремисты, которые воевали и резали головы, скомпрометировали идею мусульманского государства. Поэтому когда мы пишем о радикалах, а мы пишем, нужно писать верно. Взрывать и убивать хотят экстремисты, а мы, нормальные люди, должны быть радикалами и менять что-то. Как можно скорее менять.
Роман Чертовских